«Это была настоящая пытка...». Как врачи спасали раненого Пушкина и почему так и не смогли ему помочь.
«Я был в 30-ти сражениях, видел много умирающих, но мало видел подобного», - сказал доктор Арендт, лечивший умирающего поэта, имея в виду мужество, с которым тот переносил страдания. Рассказывали, что писатель Владимир Даль, который так же был военным врачом, советовал Пушкину стонать при болях, на что поэт лишь отвечал: «Смешно же, чтобы этот вздор меня пересилил»... Но однажды «вздор» его пересилил. Это было в первую ночь после ранения, её потом никто не мог забыть...
После того, как доктор Арендт вынес приговор — рана смертельна, Пушкин исповедался. Врачи дали ему касторовое масло и поставили пиявки, что только навредило. Всем показалось, будто ему стало легче. Но ночью боли стали усиливаться. Пушкин отослал дежурившего у его постели Данзаса — под предлогом, что ему надо отдохнуть. А потом позвал своего слугу Никиту Козлова и попросил подать один из ящиков письменного стола. Тот подал и вышел из кабинета. Только потом сообразил — там был пистолет. Козлов тотчас же сообщил об этом Данзасу, а когда тот влетел к поэту, обнаружил оружие под подушкой. Пушкин тогда признался — боль настолько невыносима, что он думал застрелиться. Именно тогда не в силах больше терпеть, он начал кричать. Как раз те крики потом и не могли забыть все присутствовавшие в доме.
Все, кроме Натальи Николаевны. По воспоминаниям жены Пушкина, в то время она находилась в гостиной вместе с сестрой Александриной и подругой Верой Вяземской. От кабинета мужа её отделяла лишь дверь, и она слышала даже малейшие шорохи. Но как только Пушкин закричал, Наталья Николаевна провалилась в сон. Вяземская даже испугалась — не умерла ли?! Но это была летаргия. Она продлилась ровно столько, сколько продолжались стоны поэта. Жуковский говорил: «Что было бы с бедною женою, если бы она в течение двух часов могла слышать эти крики: я уверен, что её рассудок не вынес бы этой душевной пытки».
Пулевые ранения в живот даже для современной медицины считаются одними из наиболее сложных. В условиях 1837 года, когда в распоряжении лекарей не было ни рентгена, ни антисептика, ни антибиотиков, спасти Александра Сергеевича после дуэли с Жоржем Дантесом было невозможно. Таких раненных в то время не оперировали - наука тогда не знала ни переливания крови, ни наркоза - шансы выжить у пациента были равны нулю.
⠀
Неоднократно проводившийся экспертный анализ воспоминаний и записей участников тех событий, в том числе и медиков, свидетельствует о том, что и сегодняшним хирургам, вооруженным передовым оборудованием, пришлось бы в данном случае тяжело. Но шансы на спасение поэта в современных условиях оцениваются экспертами достаточно высоко – примерно в 80%.
⠀
Пуля Дантеса, ранившая Пушкина, пробив одежду, вошла в нижнюю часть живота (между крылом подвздошной кости и брюшиной), задела тонкую кишку, раздробила крестец и застряла, не выйдя наружу. Кстати говоря, при посмертном вскрытии поэта, которое проводил доктор Спасский, пулю ни найти, ни извлечь не смогли. Пушкина с ней и похоронили.
⠀
«Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя одного шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около семи метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич ещё не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях, с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперёд, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены», – пишет о трагических событиях известный исследователь и врач Михаил Давидов в своей книге «Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга».
⠀
Воспоминания Данзаса – секунданта Пушкина – красноречиво свидетельствуют, что ещё на месте дуэли поэт потерял очень много крови. Наши современники-врачи оценивают общую кровопотерю Пушкина в 40% от общего объёма. Сегодня это уже не считается смертельным - но при условии срочного переливания крови пациенту. Также на ситуацию повлияло то, что дуэль произошла в открытом поле, поскольку её участники не хотели огласки.
Кроме того, то, как поэта транспортировали с Чёрной речки, безусловно, ухудшило ситуацию. Раненого Пушкина сначала «волоком» переправляли на шубах до просёлочной дороги, а затем уложили на сани и повезли. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о её принадлежности, перенесли в неё раненого. Как считается, такая поездка - в трясущейся карете в полусидячем положении - только усугубила боль и травматический шок. Понимая, что врачи навряд ли спасут его жизнь, раненый поэт велел везти себя домой, а не в медицинское учреждение.
⠀
В первые же часы после ранения из-за попавших в брюшную полость инородных тел: пули, частей одежды, костных осколков, туда проникла инфекция. Начался перитонит. Всё, что рекомендовалось делать в подобных случаях - лечить с помощью припарок, касторки, слабительного и клизм. Лучшие петербургские врачи во главе с императорским лейб-медиком Н.Ф. Арендтом, вызванные сразу же после того, как Пушкин оказался дома и с трудом был уложен в постель, лишь разводили руками. Всё, что они могли предпринять в качестве лечения - это поставить пиявки, дать слабительное, а также опиум — для уменьшения боли.
⠀
«На следующее утро боль в животе усилилась настолько, что терпеть её было уже невмоготу. Врач назначил, как было принято в то время, «промывательное», чтобы «облегчить и опростать кишки,» — говорится в книге «Избранные очерки истории отечественной хирургии XIX века».
Современные врачи считают, эта клизма, возможно, и сделала последнее дело. «Представьте, что вода под напором поступает в кишечник: все каловые массы попадают в брюшную полость. Это может вызвать инфекционно-токсический шок, когда развивается сильное воспаление в организме. Кровь перестает выполнять свои функции, и начинается полиорганная недостаточность, то есть отказ всех органов», - говорит врач-травматолог С. Ангархаев. То же самое можно сказать и о пиявках в количестве 25 штук, которые после консилиума Пушкину назначил доктор Арендт: пиявки высосали около 250 мл крови (а поэт и так потерял около 2 литров при ранении). Плюс к этому пиявки разжижают кровь, что только усиливает кровопотерю.
«Сегодня его можно было бы спасти, - считает С. Ангархаев. - Жалко, когда начинаешь задумываться, как его лечили. Прямо слёзы на глаза наворачиваются».
⠀
Последние часы жизни поэта практически в мельчайших подробностях описал лечащий врач семьи Пушкина, Иван Тимофеевич Спасский. Понимая свою ответственность перед историей, сразу после трагической кончины поэта Спасский составил подробную записку о том, чему был свидетелем. И вот как он описывал состояние умирающего Пушкина: «Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась: взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. ... Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твёрдость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб её не испугать». В то же время Пушкин просил докторов не скрывать от жены правду: «Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от неё, в чём дело...»
⠀
Претерпевая страшные муки, поэт продолжал заботиться о семье, друзьях, делал даже финансовые распоряжения. «Потребовал детей и благословил каждого особенно. Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой... взглянул на меня и сказал: «Смерть идёт». И он не ошибался, смерть летала над ним в это время» (из записки профессора Спасского). Как опытному врачу Ивану Тимофеевичу было ясно: часы поэта сочтены...
⠀
Консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля единогласно сошёлся во мнении, что у Пушкина скоро начнётся агония. Арендт заявил, что поэт проживёт не более двух часов. Большую часть времени своего последнего дня Александр Сергеевич был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание «путалось», и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Александр Сергеевич признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх...
«Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен, - вспоминал профессор Спасский. - Руки его были совсем холодными. Частые, отрывистые дыхательные движения прерывались паузами. ... Около 14 часов Александру Сергеевичу захотелось морошки. Он с нетерпением ждал, когда её принесут, и попросил Наталью Николаевну покормить его из своих рук. Он съел 2—3 ягодки и с наслаждением выпил несколько ложечек сока, подаваемых женой, говоря: «Ах, как это хорошо!» Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего мужа и приникла лицом к нему, а он гладил её ласково по голове и тихо, едва слышно, шептал слова любви и утешения. Безмятежное спокойствие разлилось по его лицу...»
⠀
Через некоторое время, когда Наталья Николаевна уже покинула комнату, у поэта началась агония. Пушкин потухающим взором обвёл шкафы своей библиотеки и, имея в виду своих самых лучших и верных друзей — книги, прошептал: «Прощайте, прощайте». Спасский и Даль исполнили последнюю просьбу умирающего, чуть повернув его на бок и слегка приподняв. Александр Сергеевич вдруг широко открыл глаза, лицо его прояснилось, и последними словами, которые он прошептал, были: «Жизнь кончена... Тяжело дышать, давит...». Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и присутствовавшие рядом с Пушкиным врачи и друзья уловили его уже слабый, едва заметный, последний вздох. Дыхание остановилось...
⠀
«Вскрытие… показало, что рана принадлежала к безусловно смертельным», – написал Даль, присутствовавший при аутопсии. Известно, что выполнено вскрытие было, к сожалению, не в полном объёме и весьма поверхностно. Это понимал и Даль, записавший: «Время и обстоятельства не позволили продолжить подробнейших разысканий». Но осуждать врачей за это нельзя: за стеной раздавались рыдания Натальи Николаевны, а с улицы доносился неутихающий гул толпы. Уже на следующий день в передней комнате был выставлен гроб с телом покойного.
Лицо поэта, по воспоминаниям очевидцев, было необыкновенно спокойно. Казалось, он спал. Его кудрявые волосы разметались по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щёки и выбивались из-под широкого чёрного галстука. Пушкина положили в гроб не в ненавистном ему камер-юнкерском мундире, а в его любимом тёмно-коричневом сюртуке... В маленькой передней было тесно - два дня к Пушкину шли и шли люди, чтобы проститься с ним. А художники, поставив в передней мольберты, делали эскизы и наброски, запечатлевая Пушкина на смертном одре.
⠀
Гибель поэта стала ударом не только для близких и друзей. Скорбела вся Россия. «Всё время, пока Пушкин лежал у себя в доме, толпа желавших поклониться его праху ни на минуту не уменьшалась, - вспоминала Е. Карамзина. - Старики, дети, женщины, представители высшего класса и самые смиренные люди - все хотели отдать ему последний долг. Много обнаружилось тут горя, много было трогательных сцен... Между прочим, нам рассказывали об одном старике с почтенною физиономией, который пришёл вечером к гробу Пушкина, долго смотрел на него и горько плакал, потом сел на диван и всё продолжал плакать. Это заинтересовало бывших тут, и князь Вяземский подошёл к нему с вопросом: «Вы, верно, лично знали Пушкина?» - «Я русский», - отвечал старик».
⠀
Словам этого пожилого петербуржца вторил и князь Владимир Одоевский, написавший в некрологе на смерть поэта такие слова: «... всякое русское сердце знает цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина?..»
⠀
Надо сказать, что после смерти поэта никто из его современников, включая родных и близких, ни полусловом не упрекнул доктора Арендта и его коллег в том, что они не спасли поэта. Доктора, волей судьбы собравшиеся у постели умирающего Пушкина, до последних дней своей жизни не теряли уважения коллег. Упрёки и даже обвинения в адрес врачей стали раздаваться значительно позже, когда хирурги научились оперировать и лечить подобных больных.
Писатель и биограф Пушкина Л. Гроссман так сформулировал эти мнения: «Через столетие русская медицина осудила своих старинных представителей, собравшихся у смертного одра поэта». Однако броская его формулировка не совсем точна. Выдающиеся советские хирурги, хотя и усмотрели в лечении Пушкина целый ряд ошибок, допущенных врачами, четко заявляли, что рана его была по тому времени, несомненно, смертельна.
В столетие со дня смерти поэта, в феврале 1937 года, в старом здании Академии наук проходило необычное заседание Пушкинской комиссии. За столом президиума тогда собрался весь свет советской хирургии. В переполненном зале были и писатели, и поэты, и литературоведы; первый ряд занимали потомки Пушкина. На том заседании с докладом о ранении поэта и его лечении выступил знаменитый хирург, впоследствии президент АМН СССР, профессор Николай Бурденко, который утверждал, что раненого Пушкина в тех условиях невозможно было спасти. «У врачей пушкинского периода арсенал медицинских возможностей по борьбе с грозными явлениями перитонита был крайне скудный и малоценный, и поэтому предъявлять обвинения в неправильном ведении и лечении или в недостаточной смелости в проведении тех или других видов лечения не представляется возможным. Они исчерпали всё то, что могли дать, они применили всё то, чем располагала медицина того времени. В тот период ранение Пушкина было смертельным при всех обстоятельствах», - заключил Бурденко.